Павел родился только на десятом году супружества Екатерины и Петра III.

Екатерине Алексеевне пришлось рожать в присутствии Елизаветы Петровны, Петра Фёдоровича и фаворитов императрицы братьев Шуваловых. Павел Петрович появился на свет 20 сентября (3 октября) 1754 года в Летнем дворце.

Летний дворец

Несмотря на внешнее сходство с отцом, злые языки при дворе называли настоящим его отцом красавца Сергея Салтыкова.

Другие настаивали, что такой уродливый, низкорослый, курносый мальчик не мог родиться от красавца графа, что Екатерина родила мёртвого младенца, которого заменили новорождённым чухонцем из деревни Котлы возле Ораниенбаума, после чего для сохранения тайны жители деревни были выселены на Камчатку, а сама деревня снесена.

Но это были пустые сплетни. Свет на 10-летнюю бездетность брака Екатерина проливает в своих мемуарах, в которых намекает, что её муж страдал от фимоза, от которого, наконец, избавился при помощи хирургической операции.

Сам Павел тоже считал своим отцом Петра III.

Павел и отцы

Сразу после рождения мальчика забрала в свои покои императрица Елизавета Петровна. В своих записках Екатерина Великая писала: «Только что спеленали его, как явился по приказанию императрицы духовник её и нарёк ребёнку имя Павла, после чего императрица тотчас велела повивальной бабке взять его и нести за собою, а я осталась на родильной постели». Вся империя радовалась рождению наследника, но о матери его забыли: «Лёжа в постели, я беспрерывно плакала и стонала, в комнате была одна».

Крещение Павла состоялось 25 сентября. Своё благоволение к матери новорождённого императрица Елизавета Петровна выразила тем, что после крестин сама принесла ей на золотом блюде указ о выдаче ей 100 тысяч рублей. После крестин при дворе начались торжественные праздники — балы, маскарады, фейерверки по случаю рождения Павла длились около года. Ломоносов в оде, написанной в честь Павла Петровича, желал ему сравниться с его великим прадедом.

Младенца окружил штат нянек, воспитателей и учителей, которому дан приказ не подпускать к нему ни Екатерину Алексеевну, ни Петра Фёдоровича.

Увидеть сына в первый раз после родов Екатерине пришлось лишь через 6 недель, а затем только весной 1755 года. Забота о здоровье наследника была чрезмерной и привела к обратному эффекту. Екатерина с ужасом вспоминала: «Он лежал в чрезвычайно жаркой комнате, во фланелевых пелёнках, в кроватке, обитой мехом черных лисиц, покрывали его стёганым на вате атласным одеялом, а сверх того ещё одеялом из розового бархата… пот выступал у него на лице и по всему телу. Когда Павел несколько подрос, то малейшее дуновение ветра причиняло ему простуду и делало его больным. Кроме того, к нему приставили множество бестолковых старух и мамушек, которые своим излишним и неуместным усердием причинили ему несравненно больше физического и нравственного зла, чем добра».

В уходе за ним не было никакой системы. Он ложился спать или очень рано, часов в 8 вечера, или же в первом часу ночи. Случалось, что ему давали кушать, когда «просить изволит», бывали и случаи простой небрежности: «Один раз он из колыбели выпал, так что никто того не слыхал. Пробудились поутру — Павла нет в колыбели, посмотрели — он лежит на полу и очень крепко почивает».

Неправильный уход привёл к тому, что ребёнок отличался повышенной нервозностью и впечатлительностью. Ещё в раннем детстве нервы Павла расстроены были до того, что он прятался под стол при сколько-нибудь сильном хлопанье дверями. Дошло до того, что Павел трясся даже тогда, когда приходила его навещать бабушка, императрица: несомненно, что нянюшки передали ему страх свой пред государыней, и страх этот был так силен, что Елизавета вынуждена была навещать внука лишь изредка.

Пётр Фёдорович почти не интересовался своим сыном ни до, ни после вступления на престол. Свергнутый собственной женой Екатериной II в результате дворцового переворота 1762 года Пётр III скончался 6 (19) июля 1762 года в Ропше под Петербургом при невыясненных обстоятельствах. Существует несколько версий его смерти. Официально он умер от болезни по естественным причинам: «от геморроидальных колик».

По другой версии убийцей называли Алексея Орлова. Известны три письма Алексея к Екатерине из Ропши, из них два первых существуют в подлинниках.

« <1.> Урод наш очень занемог и охватила его нечаенная колика, и я опасен, штоб он сегоднишную ночь не умер, а больше опасаюсь, штоб не ожил <…>

<2.> Боюсь гнева вашего величества, штоб вы чего на нас неистоваго подумать не изволили и штоб мы не были притчиною смерти злодея вашего <…> он сам теперь так болен, што не думаю, штоб он дожил до вечера и почти совсем уже в беспамятстве, о чём и вся команда здешняя знает и молит бога, штоб он скорей с наших рук убрался».

Смерть Петра

Третье письмо — с признанием Алексея Орлова в совершённом убийстве (нечаянном, во время пьяной драки) — существует в копии, снятой графом Ростопчиным после смерти Екатерины II. Оригинал уничтожен самим Павлом. Оно стилистически сильно отличается от других писем Алексея Орлова к Екатерине. Возможно, подделка.

Переворот 1762 г., проведённый Екатериной, буйство гвардейцев, крики очень испугали мальчика, и это отложилось в его памяти навсегда. А смерть отца очень сильно повлияла на его последующую жизнь. Очень долго он подозревал, что Петра III убили по приказу матери, Екатерины Алексеевны.

До шести лет воспитанием Павла занимались только женщины — фрейлины и няньки. В результате он рос довольно пугливым. В 6-летнем возрасте Елизавета Петровна назначила ему нового наставника — камергера графа Никиту Ивановича Панина.

Павел в учебной комнате

В первое время он назначил воспитателем великого князя Фёдора Дмитриевича Бехтеева. Он развил в нём любовь к военному делу, даже сделал для него азбуку, в которой буквы были в виде солдатиков. Воспламенил в нем очень большое чувство гордости. Специально для мальчика печатали газету, в которой, отображались все поступки и действия великого князя.

После свержения Петра III воспитанием сына решила заняться мать. Немедленно по воцарении Екатерина обратилась было к французскому просветителю Даламберу, предлагая ему место воспитателя Павла, но после отказа Даламбера ехать в страну снегов и медведей поиски воспитателя заграницей были оставлены, и Павел остался в руках Панина.

Панин

Современники характеризовали его как одного из первых светских вертопрахов, но вместе с тем как умного и европейски образованного человека. Он был в числе тех, кто поддерживал переворот 1762 года, так как надеялся, что императором будет провозглашён его воспитанник, а сам он будет играть в этом случае первенствующую роль в управлении государством. Но в Манифесте Екатерины о вступлении на престол Павел был объявлен не императором, а лишь наследником престола. Тогда Панин стал одним из самых суровых критиков Екатерины II. По отзыву одного из современников, «свободное время… он употребляет на то, чтобы ссорить мать с сыном и сына с матерью».

Панин настраивает молодого князя против матери, постоянно внушая ему, что на ней лежит вина за смерть его отца, а также то, что она намеренно не хочет и не допустит его к управлению государством.

Тем не менее, он старательно занимался образованием мальчика. В план обучения был включён солидный перечень наук. Павел изучал историю, географию, математику, русский, немецкий и французский языки. Он много читал — в частности Ломоносова, Державина, Расина, Мольера, Вольтера, Руссо.

Один из воспитателей Павла — Семён Андреевич Порошин, отмечал в своём дневнике: «Если бы Его Величество человек был партикулярный (частный) и мог совсем предаться одному только математическому учению, то бы по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем».

Другой современник, в ту пору гвардейский офицер, Николай Александрович Саблуков: «Павел знал в совершенстве языки: славянский, русский, французский, немецкий, имел некоторые сведения в латинском, был хорошо знаком с историей и математикой; говорил и писал весьма свободно и правильно на упомянутых языках».

По мнению Панина, воспитание Павла Петровича должно было соответствовать воспитанию как французского дофина, в духе рыцарства, галантности. В натуру Павла навсегда вкоренились эстетическая впечатлительность, слабонервность, с одной стороны, и поклонение рыцарским добродетелям: великодушию, мужеству, стремлению к правде, защите слабых и уважению в женщине — с другой. На нём сказались впоследствии все достоинства и недостатки французского воспитания: живой, любезный, остроумный, он полюбил внешность, декорации, любил щеголять своими костюмами и десяти-одиннадцати лет уже был занят «нежными мыслями», выступал на торжествах, танцевал на балах с фрейлинами императрицы. Томная атмосфера екатерининского двора способствовала пробуждению в Павле чувственности.

Павел в детстве

Уже в возрасте десяти лет от многих дам он получает любовные записки с надеждой на его расположение. Например, одна старая дева София Гельвиг присылает ему рубашку из батистовой ткани, сотканную собственноручно, а в дополнение к ней шлёт пылкое любовное послание.

Позднее он обзавёлся и юными любовницами. Но эти многочисленные «романы» носили часто лишь платонический характер, а также имели «налёт» рыцарства, который молодой князь вычитал в иностранных романах. Хотя случались и исключения. Первая его настоящая возлюбленная — фрейлина Вера Чоглокова.

Вера Чоглокова

20 сентября 1772 года был день вступления Павла в возраст совершеннолетия. Увы, мечты о престоле не сбылись. Мать даже ничем не ознаменовала совершеннолетие сына. Отныне Павел для неё — лишь нежелательный претендент на престол, имеющий на него гораздо большие права, чем она. Произошла фактически вторая (после переворота 1762 года) узурпация престола Екатериной.

Зато его женили. Выбор Екатерины остановился на Гессен-Дармштадтской принцессе Вильгельмине, которая приняла имя Натальи Алексеевны.

Первая жена

Павел по-настоящему влюбился в свою невесту. 29 сентября 1773 г. состоялось бракосочетание. Но через 3 года, когда Наталья умерла после неблагополучных родов, выяснилось, что у неё был любовник — князь Андрей Разумовский.

Сильное душевное потрясение, которое испытал великий князь Павел Петрович после смерти первой супруги, вновь сблизило его с матерью. Екатерина поспешила прописать сыну лучшее средство от меланхолии — женитьбу.

«Я начала с того, — рассказывает она в своих “Записках”, — что предложила путешествия, перемену мест, а потом сказала: мёртвых не воскресить, надо думать о живых. Разве оттого, что воображали себя счастливым, но потеряли эту уверенность, следует отчаиваться в возможности снова возвратить её? Итак, станем искать эту другую...»

— Кто она, какова она? — стал расспрашивать заинтересованный Павел. — Брюнетка, блондинка, маленькая, большая?

— Кроткая, хорошенькая, прелестная, — отвечала императрица, — она именно такая, какую можно было желать: стройна, как нимфа, цвет лица — смесь лилии и розы, прелестнейшая кожа в свете, высокий рост, с соразмерной полнотой, и лёгкость поступи, одним словом, сокровище: сокровище приносит с собою радость...

Мария Фёдоровна - вторая жена

Сокровищем, о котором говорила Екатерина, была вюртембергская принцесса София-Доротея. Павел отправился на встречу с ней в Берлин. Поездка не разочаровала его. Вскоре императрица получила от него письмо:

«Я нашёл невесту свою такову, какову только желать мысленно себе мог: недурна собою, велика, стройна, не застенчива, отвечает умно и расторопно, и уже известен я, что если она сделала действо в сердце моем, то не без чувства и она с своей стороны осталась... Вы желали мне жену, которая бы доставила нам и утвердила домашнее спокойствие и жить благополучно. Мой выбор сделан...»

14 августа 1776 года Павел вернулся в Царское Село, а спустя две недели туда же приехала и София-Доротея, которая, приняв православие, получила имя Марии Фёдоровны.

Павел представляет жену Екатерине

26 сентября состоялось её бракосочетание с великим князем, и в марте следующего года она почувствовала себя беременной. Это был будущий император Александр I.

Мария Фёдоровна считается одной из самых «многодетных» императорских жён. Она родила 10 детей (в том числе двух императоров — Александра I и Николая I), а в младенчестве умерла лишь один ребёнок — Ольга.

Но охлаждение между Павлом и Екатериной II вновь увеличилось после того, как императрица взяла к себе на воспитание двух его сыновей: Александра и Константина. Поступила так же, как когда-то с нею самою. Окончательный же разрыв произошёл на почве различных взглядов матери и сына на многие вопросы государственного управления. Екатерина вела войны и приобретала новые земли, наследник выступал против этого; она не скупилась на милости к фаворитам, он считал, что «доходы государственные принадлежат государству, а не государю». Ей, считавшей себя продолжательницей дела Петра Великого и состоявшей в переписке с Вольтером и Дидро, осмеливались напоминать, что свобода «не иным приобретается, как воспитанием, но оное не может быть иным управляемо, как фундаментальными законами, а сего последнего нет»; ей прозрачно намекали, что дело поданных (имелись в виду временщики) не управлять государством, а точно выполнять монаршии инструкции.

У Екатерины II не оставалось другого выбора, как отстранить Павла от власти, чтобы не увидеть разрушения всего ею созданного. Павел негодовал, впал в подозрительность, жаловался на несправедливость матери к нему.

С этого времени усиливаются его внезапные вспышки гнева. Возможно, это следствие его неудачного отравления. «Когда Павел был ещё великим князем, — утверждает лучший знаток той эпохи историк Шильдер, — он однажды внезапно заболел; по некоторым признакам доктор, который состоял при нём (лейб-медик Фрейган), угадал, что великому князю дали какого-то яда, и, не теряя времени, тотчас принялся лечить его против отравы. Больной выздоровел, но с этого времени на всю жизнь нервная его система осталась крайне расстроенною: его неукротимые порывы гнева были не что иное, как болезненные припадки».

В 1780 году произошли изменения во внешней политике России: охладели отношения с Пруссией, началось сближение с Австрией. В связи с этим императрица отправила сына с женой за границу — Австрия, Италия, Франция. Они путешествовали под именами «граф и графиня Северные».

Павел с женой

В Европе его встречали с таким почётом, какого он не знал на родине. Император Иосиф был от него в восторге, в Риме произошло несколько свиданий с папой Пием VI, в результате чего у Павла стала крепнуть мысль о необходимости объединения сперва всех христианских церквей, а затем и остальных религий мира. Париж встречал его торжествами и празднествами, но в разгар их Екатерина внезапно отозвала сына домой.

За границей были осведомлены о сложных отношениях Павла с матерью, а потому старались как можно тактичнее обходить острые углы. Иосиф II даже отказался от идеи пригласить гостя в театр на постановку «Гамлета». Об этом попросил хозяев сам гость. Никаких аргументов он не привёл, но причина и так для всех была ясна: два Гамлета — один на сцене, а другой в зале — это перебор.

Самые добрые отзывы и в зарубежной прессе. Газета «Меркур де Франс» пишет: «Русский князь говорит мало, но всегда кстати, без притворства и смущения и не стремясь льстить кому бы то ни было». Самое приятное впечатление Павел произвёл и на литераторов. Кстати, его приездом в Париж удачно воспользовался Бомарше. Благодаря его протекции французский король, наконец-то, согласился прослушать чтение пьесы «Женитьба Фигаро». Оба знатных слушателя остались довольны. Так что крёстным отцом знаменитого Фигаро является наш Павел Петрович.

В ноябре 1782 года Павел вернулся в Петербург, а в мае следующего года после серьёзной беседы по вопросам внешней политики и в связи с рождением дочери мать оказала сыну последнюю свою милость — подарила ему Гатчину, где он провёл последующие 13 лет. Только раз, во время войны со Швецией (1788—1790), цесаревичу позволили выехать в армию, но он тут же поссорился с главнокомандующим Мусиным-Пушкиным и был отозван.

Гатчина находилась в сорока верстах от Петербурга. В 1770 году гатчинское имение было подарено Екатериной II графу Григорию Григорьевичу Орлову. В то время оно состояло из небольшого господского дома и нескольких чухонских деревушек. Кругом расстилалась болотистая местность, по которой вилась столбовая Порховская дорога с постоялыми дворами и кабаками.

Гатчина в 1770 году.

С переходом Гатчины в руки Орлова все изменилось; Гатчина приобрела известность. Близ Белого (или Большого) озера, по плану архитектора Ринальди, Орлов возвёл великолепный барский дом с башнями и разбил правильный парк, упиравшийся в столбовую дорогу.

В 1783 году, после смерти любимца, императрица купила Гатчину для Павла Петровича. С этих пор бывшее орловское имение сделалось любимым местопребыванием цесаревича. За те тринадцать лет, которые наследнику пришлось провести здесь, имение стало образцовым и напоминало уже небольшой городок или, вернее, это был свой, особый мирок, созданный Павлом в противовес матери, как идеал новой, уже не екатерининской, а павловской России.

Гатчинский дворец Павла 1.

В Гатчине Павел выстроил школу, больницу и четыре церкви для разных вероисповеданий, приняв содержание духовенства на свой счёт. Чтобы дать населению заработок, завёл стеклянный и фарфоровый заводы, суконную фабрику и шляпную мастерскую, часто помогал крестьянам деньгами и землёй. Но самым любимым его делом было устройство своей маленькой армии по прусскому образцу. Гатчина стала для него моделью идеального государства, в которое он собирался превратить Россию после вступления на престол.

А тем, так сказать, первоэлементом, из которого гатчинский демиург намеревался сотворить свою вселенную, была гатчинская гвардия.

На гатчинском плацу.

Павловское войско создавалось постепенно. Его ядро составили две команды по 30 человек, набранные из флотских батальонов (цесаревич имел чин генерал-адмирала) для несения караульной службы — одна на Каменном острове, другая в Павловске. Затем эти две команды были пополнены солдатами из других полков, а также вербовкой; офицеры в этих частях были в основном из отставных. В 1796 году в гатчинской гвардии числилось уже 6 батальонов пехоты, егерская рота, 4 кавалерийских полка (жандармский, драгунский, гусарский и казачий), пешие и конные артиллеристы при 12 орудиях — всего 2399 человек; в их число входили 19 штаб — и 109 обер-офицеров. Кроме того, на гатчинских прудах плавала небольшая флотилия.

Главнокомандующим и главным инструктором этих войск был барон Штейнвер, пруссак из военной школы Фридриха II. Цесаревич говорил о нем: «Этот будет у меня таков, каков был Лефорт у Петра Первого».

Впрочем, сам Павел изображал из себя вовсе не полтавского героя, а покойного прусского короля. Гатчинские войска, вплоть до мелочей, были организованы на прусский манер. Из подражания отцу, цесаревич возрождал те самые уставы и мундиры «неудоб носимые», которые, будучи введены при Петре III, по словам екатерининского манифеста 1762 года, «не токмо храбрости воинской не умножали, но паче растравляли сердца болезненные всех верноподданных его войск». Форму гатчинских офицеров составлял тесный мундир, просаленный парик, огромная шляпа, сапоги выше колен, перчатки, закрывавшие локти и короткая трость.

Вообще современники единодушно сходились на том, что при въезде в Гатчину нельзя было отделаться от чувства, что попадаешь в какой‑то прусский городок. Путешественника встречали трёхцветные, черно-красно-белые, шлагбаумы и окрики часовых, в которых, кроме языка, ничто не выдавало русских солдат. На разводах господствовал тот же мелочный порядок, что и в Потсдаме. Малейшая неисправность вызывала безудержный гнев наследника. Кое в чём Павел Петрович перещеголял даже самодурства Фридриха II, которые вошли в пословицу. Так, во время Семилетней войны, король распорядился содрать тесьму со шляп у солдат и офицеров одного полка, проявившего трусость на поле боя. Его гатчинский подражатель однажды велел, за неточное исполнение команды, сорвать петлицы с рукавов солдат одного из батальонов и в назидание другим провести их в казармы через кухню. Офицеров за ничто сажали под стражу, лишали чинов, разжаловали в рядовые, откуда потом лишь малая часть снова возвращалась в офицерский корпус. Каждый день приносил известие о новых самодурствах цесаревича, над которыми потешалась столичная гвардия.

Екатерина не препятствовала созданию гатчинских войск. Ей, привыкшей к подвигам румянцевских и суворовских чудо-богатырей, маниакальное увлечение сына прусской шагистикой казалось смешным. Она презирала гатчинцев. Во время последней турецкой войны Павел Петрович хотел продемонстрировать боевые качества своих войск и неоднократно просил мать позволить им, под его руководством, принять участие в боевых действиях. Императрица неизменно отказывала ему в этих просьбах. Однажды, выведенный из себя, цесаревич вскричал:

— Что же скажет обо мне Европа?

— Европа скажет, — спокойно отвечала Екатерина, — что вы послушный сын.

Презрение императрицы к гатчинцам разделяла вся русская армия. Иначе и быть не могло, так как гатчинские офицеры были сплошь грубые, почти необразованные люди, выгнанные из армейских и гвардейских полков за дурное поведение, пьянство или трусость, «сор нашей армии», по словам современника. Под воздействием гатчинской дисциплины эти люди легко превращались в бездушные машины и не моргнув глазом сносили от цесаревича брань, а иногда и побои, с завистью взирая из своих гатчинских болот на блестящую екатерининскую гвардию. Даже любимец Павла Ф. В. Ростопчин говорил, что наследник окружён людьми, наиболее честный из которых заслуживает колесования без суда!

За гатчинцами замечалась ещё одна характерная черта — они не были любителями порохового дыма. Впоследствии только один из них, генерал Капцевич, заслужил известность храброго офицера.

У Екатерины II созрел план устранить Павла от престола и передать верховную власть любимому внуку Александру.

Из письма Екатерины от 14 (25) августа 1792 года своему корреспонденту барону Гримму:

«Сперва мой Александр женится, а там со временем и будет коронован со всевозможными церемониями, торжествами и народными празднествами».

Александр в 1792 году

Когда Павел узнал об этом намерении матери, его душевное состояние стало ещё тяжелее. Торжества по случаю брака своего сына Павел демонстративно проигнорировал.

Он стал подозревать в покушении на свои права всех окружающих, и особенно Александра, хотя тот ясно дал понять отцу своё несочувствие планам бабки. Тремя годами раньше он горячо вопрошал французского посла Сегюра: «Объясните мне, наконец, отчего это в других европейских монархиях государи спокойно вступают на престол один за другим, а у нас иначе?» — Сегюр сказал, что причина этого — недостаток закона о престолонаследии, право царствующего государя назначать себе преемника по своей воле, что служит источником замыслов честолюбия, интриг и заговоров. «Да, надобно об этом подумать!» — отвечал Павел. Следствием этих раздумий стало составление им закона о престолонаследии, опубликованного в день коронации Павла. Этот закон положил конец столетней неразберихе на российском престоле.

Екатерина умерла, не успев осуществить своих намерений передать власть Александру.

Такой карикатурой отозвались на смерть русской императрицы в Англии. Шарли Эбдо существовало намного раньше.

Кончина императрицы и воцарение Павла произвели потрясающее впечатление в Петербурге. На пути из Гатчины в Петербург Павел поминутно встречал курьеров, посланные разными лицами оповестить его о смерти матери. Казалось, в столице не осталось ни одной души, кто бы не послал нарочного к наследнику, стараясь заслужить этим его милость. Даже придворный повар с рыбным подрядчиком, скинувшись, наняли курьера и послали его к Павлу.

Под утро, по распоряжению государя, великий князь Александр в сопровождении Аракчеева и двух офицеров, расставил у дворца новые полосатые будки и часовых в гатчинских мундирах. Преобразование России в Гатчину началось.

По единодушному свидетельству очевидцев, никогда ещё не было столь быстрой перемены во всем. Все изменилось «быстрее, чем в один день»: костюмы, причёски, манеры, занятия. Первой пала французская, то есть, по мнению Павла, «революционная», мода. Ненависть к революционным идеям он усвоил ещё во время заграничного путешествия — опять же во многом в пику матери, которая до казни Людовика XVI весьма благосклонно относилась к свободолюбивой фразеологии и революционным событиям во Франции.

Выйдя наутро на прогулку, петербуржцы не узнали сами себя. Воротники и галстуки, прежде такие пышные, что закрывали подбородок, уменьшились и укоротились, обнажив тонкие шеи и выдающиеся вперёд челюсти, которых раньше не было видно. Волосы вместо модной причёски на французский лад (их завивали и закалывали сзади) стали зачёсывать прямо и гладко, с двумя туго завитыми локонами над ушами, на прусский манер, связывая сзади, у самого корня, в пучок; обильно напомаженные и напудренные, они напоминали «наштукатуренную стену». Щёголи в изящных расстёгнутых камзолах преобразились в скучных добропорядочных юношей в наглухо застёгнутых костюмах прусского покроя, времён Фридриха II.

Немногие смельчаки, продолжавшие гулять в крамольных круглых шляпах и широких двубортных кафтанах, возвратились домой оборванными: полиция беспощадно раздирала запрещённые платья и срывала с голов шляпы. Даже английский посланник лорд Уитворт предусмотрительно перекроил свою круглую шляпу, опасаясь служебного рвения полицейских.

Император, выехавший с Александром в девятом часу из дворца для осмотра города, с удовлетворением взирал на онемечившихся подданных. При встрече с государем каждый экипаж должен был остановиться: кучер, форейтор и лакей обязаны были снять шапки, а владелец — выйти и сделать глубокий поклон царю, внимательно наблюдавшему, достаточно ли почтительно он выполнен (Павлу казалось, что им пренебрегают, как и в бытность его наследником). Поэтому встреч с ним старались всеми средствами избегать — сворачивали в прилегающие улицы, прятались в подворотни.

В одиннадцатом часу Павел принял первый вахтпарад, который с тех пор приобрёл значение государственного дела и на несколько десятилетий сделался ежедневным занятием русских государей. Отныне на вахтпараде происходили самые важные события, здесь раздавались чины и награды, здесь подвергались опалам. В зависимости от хода вахтпарада Павел на весь остаток дня становился довольным или раздражительным, снисходительным и расточавшим милости, или строгим и даже ужасным.

Гатчинские казарменные порядки проникали повсюду. Пышный двор Екатерины в одни сутки превратился в огромную кордегардию. Казалось, писал А. С. Шишков, настал «иной век, иная жизнь, иное бытие». Гатчинцы заполонили Зимний, словно завоеватели; повсюду загремели шпоры, ботфорты, тесаки; люди, которых прежде никто не знал, теперь разгуливали хозяевами, распоряжались, угрожали. Придворные в спешном порядке разучивали новый церемониал — сколько раз и каким образом каждый чин должны кланяться их величествам. Например, при целовании руки нужно было, сделав глубокий поклон, стать на одно колено и в этом положении приложиться долгим и, главное, отчётливым поцелуем к руке императора, который при этом целовал подошедшего в щеку; затем надлежало подойти с таким же коленопреклонением к императрице и потом удалиться, пятясь задом и стараясь не наступить на ноги тем, кто толпились за спиной в ожидании своей очереди. Обер-церемониймейстер обращался с вельможами, как с рекрутами, которые ещё не научились, с какой ноги следует начинать маршировать. Нововведения вызвали общий переполох, пока все не разучили хорошенько эти сложные манёвры.

В дворцовой приёмной царила невероятная суета. Те, кого вызывали к императору, большей частью выходили от него с сияющими лицами, с красной или голубой лентой через плечо. В одну минуту делались неслыханные карьеры. Почти все прежние министры получили отставку.

19 ноября тело Петра III было вынуто из гробницы в Александро-Невской лавре и положено в великолепный катафалк.

Перезахоронение

Затем Павел посмертно короновал останки своего беспечного родителя (Пётр III не спешил с коронацией, что облегчило Екатерине низложение мужа). 2 декабря останки покойного императора были поставлены в Зимнем рядом с телом покойной императрицы для прощания; 18‑го они обрели вечный мир друг возле друга.

Общая гробница

Павел и сам спешил с коронацией, чтобы не повторить ошибки отца. Против всех русских обычаев она была назначена на Пасху 5 апреля — царя не остановила даже весенняя распутица.

28 марта, в Вербное воскресенье, состоялся торжественный въезд государя в Москву. Улицы были ещё покрыты снегом и мороз был такой, что многих офицеров из свиты Павла, снимали с лошадей совершенно окоченевшими. Несмотря на это, верховые, скакавшие впереди, приказывали толпившимся людям снимать шапки и перчатки.

Павел ехал верхом один, чуть поодаль следовали Александр и Константин. Весь путь царь держал шляпу в руке и приветствовал ею толпу, которой чрезвычайно нравилось это.

Коронация состоялась в день Светлого Христова Воскресения. В Успенском соборе священнодействовали митрополиты Платон и Гавриил. И здесь не обошлось без новшеств. Вместе с Павлом была коронована и императрица Мария Фёдоровна, чего никогда не бывало прежде, а после обряда Павел зачитал акт, в котором впервые именовал себя «главою церкви».